Старая крепость - Страница 60

К оглавлению

Прошла неделя после открытия памятника Сергушину.

Однажды спозаранку Марья Афанасьевна разбудила меня.

– Вставай, к тебе Петька пришел!

Какая нелегкая принесла Петьку в такое время? В окна брызжет раннее солнце, оно выглядывает из-за крыши крольчатника.

Постель отца гладко застлана, на столе стоит недопитая чашка чаю. Видно, отец недавно ушел из дому.

Сонный, неумытый, я выбегаю во двор. Петька ожидает меня у калитки. У него какой-то странный, встревоженный вид.

– Ну, чего надо? Ты бы еще ночью прилез!

– Василь, знаешь, доктора арестовали! И Григоренчиху тоже! – выпалил в ответ Маремуха.

– Когда?

– Да сегодня! Вот только-только, на рассвете. А знаешь как? Доктор услышал, что к нам стучат, прибежал к папе в одних кальсонах и давай его будить. «Спрячь меня, ради бога, спрячь!» А потом, когда увидел, что папа отворять пошел, в погреб запрятался. Не в тот, что во дворе, а в наш маленький, который под кухней. Мама там с вечера на лесенке поставила кислое молоко, так он в темноте все крынки поколотил. А те с винтовками вошли, зажгли лампу, полезли за ним в погреб. Он упирался, не хотел сам вылезать. Его вытащили, будто кабана. До чего он грязный был! Кальсоны в глине, руки в простокваше, даже ухо выпачкал.

– Вещи взяли?

– Ничего! Горничная ихняя куда-то убежала, – наверное, боится, что и ее арестуют. А вещи у нас остались – все чисто: и ковры, и шкафы, и кровати – все у нас. И коняка. Я ее теперь поить буду.

– И все это ваше будет, да?

– Наше, – Петька помедлил. – Нет, заберут, наверное, в клуб, что на Житомирской. Туда же все реквизированное свозят – диваны, зеркала. Там театр показывать будут и туманные картины, и все даром… А знаешь, Васька, – вдруг спохватился Маремуха, – это, наверное, мой папа все рассказал про доктора! Вчера утром к нам пришел Омелюстый. Он в дом не заходил, а попросил, чтобы я тихонько вызвал ему папу. Я вызвал, и они долго в кустах над скалой сидели, потом папа с Омелюстым куда-то пошел. А вернулся и уж больше с доктором не говорил. Вот я и думаю: папа, наверное, рассказал про него в суде, правда?

– Ребята, а где здесь Манджура живет? – послышалось в эту минуту рядом.

Я даже отпрыгнул в сторону. Около калитки стоял красноармеец – молодой веснушчатый парень. Он был подпоясан солдатским ремнем с двуглавым орлом на медной пряжке. Под мышкой у красноармейца была зажата тетрадка, а в руках он держал тоненький синий конверт.

– Папы дома нет! Он в типографии.

– В типографии? А кто же пакет примет?

– Я сейчас позову тетю. Подождите.

– Погоди! – скоро окликнул меня красноармеец. – «Тетю, тетю»! А сам-то ты грамотный?

Я утвердительно кивнул головой.

– Сын его?

– Да.

– Ну, вот видишь, – улыбнулся красноармеец. – Распишись, только поаккуратней, – приказал он, подавая мне раскрытую книжку. – Ищи-ка тут Василия Манджуру, а рядом крестик. Возле крестика и распишись.

– Василия? Да ведь папу зовут Мирон! – ответил я.

– Мирон?.. Мирон?.. – озабоченно протянул красноармеец, но тотчас же, тряхнув головой, решил: – Ничего, какая разница: Мирон, Василий? Это наш писарь опять напутал. Расписывайся.

Прижав к колену книжку, я написал свою фамилию. У меня дрожала рука. Второе «а» я написал косо и залез на соседнюю клетку. Красноармеец взял обратно разносную книгу, отдал мне конверт и пошел прочь.

Петька Маремуха сразу потребовал:

– А ну, покажи!

Усевшись на крылечке, мы стали разглядывать этот тоненький конверт, в который была вложена какая-то бумажка. Она прощупывалась пальцами.

На конверте крупными буквами было написано:

«Здесь, Заречье, Крутой переулок, дом 3, Василию Мироновичу Манджуре».

– Васька, ведь это тебе письмо! Открой, – сказал Маремуха.

Петька прав! Меня зовут Василий, а по отчеству Миронович. Но ведь я ни от кого никогда не получал еще писем. Кто бы это мог писать мне?

– Нет, это, наверное, ошибка, – медленно ответил я Петьке. – Я покажу папе, пускай он разберется.

– Вот чудак! Боягуз! – еще больше засуетился Петька. – Ну, разорви конверт, что тебе стоит?

Теперь мне уже просто хотелось подразнить Петьку.

– Тебе какое дело? Мое письмо: хочу – открою, хочу – нет.

Петька обиделся.

– Я давно знаю, что ты не товарищ! – тихо протянул он.

– Я не товарищ? Да? Ну, тогда убирайся! Ищи своего Котьку! Уезжай к нему в Кременчуг! – набросился я на Маремуху.

Петька, вконец обиженный, встал, зашмыгал носом и, не сказав ни слова, поплелся к калитке.

Мне стало совестно: я ни за что ни про что обидел его. Он хороший хлопец, что ни говори! Догнать разве? Да ну, не стоит. Все равно до вечера забудется.

Но что же в конверте?

Я осторожно разорвал конверт и достал сложенную вдвое беленькую бумажку. Когда я читал ее, буквы, напечатанные на машинке, прыгали у меня перед глазами:

...

Гр. В.М.Манджура!
Уездная Чрезвычайная комиссия вызывает Вас на 5 августа к 10 часам утра к следователю т. Кудревич (Семинарская улица, Э 2, комната 12, 2-й этаж). За неявку ответите по закону.

Письмо прислано из того большого двухэтажного дома на Семинарской улице, в котором помещается Чрезвычайная комиссия. Окна нижнего этажа в этом доме затянуты решетками. В палисаднике растут высокие серебристые тополя, и тень от них по утрам падает на Семинарскую улицу. Круглые сутки вокруг этого здания ходят часовые в буденовках. Я знаю, что за железными решетками сидят, дожидаясь суда, два петлюровских министра, графиня Рогаль-Пионтковская, владелец водяной мельницы Овшия Орловский и много петлюровских офицеров. Когда ушел Петлюра, эти офицеры остались здесь, в нашем уезде, и поступили на службу украинскими попами в автокефальную церковь. Они поддерживали связь с теми бандитами, которые грабят людей на одиннадцатой версте за городом.