Старая крепость - Страница 30

Потом тихо стало. А представление идет интересное такое, с запорожцами, с танцами и с музыкой. «Про що тырса шелестила» – так называется. Я засмотрелся и позабыл про яблоко.

Кончилось первое действие, зажгли свет, я сижу, не встаю, чтобы место не заняли, а сам высматриваю, где знакомые хлопцы сидят. Вдруг кто-то опять – цап меня за плечо. Обернулся я, гляжу – снова Жорж Гальчевский. «Ты яблоко на голову офицеру бросил?» – спрашивает. «Какому офицеру?» – «А вот погляди!» И схватил меня за шиворот да перегнул головой через барьер так, что я чуть было не упал вниз. А оттуда, снизу, из партера, ихний офицер рукой Жоржу машет и мне грозится. Тогда Гальчевский как закричит: «Пойдем к кошевому!» – и повел меня за кулисы. Там артисты бегают, пыльно, досок много навалено, темно, я чуть-чуть не упал – зацепился за какую-то веревку, а Гальчевский все меня толкает вперед. Хотел было я удрать – не вышло. Привел меня Жорж к самому Гржибовскому, а тот сегодня на сцене запорожца играл, весь вымазанный такой, и брови и нос – все в краске. Нос у него большой – нашлепку наклеил. Гальчевский козырнул ему и все про то яблоко рассказал, а меня он даже и не спросил, нарочно я или нечаянно. Тогда Марко Гржибовский сказал Гальчевскому: «Врезать ему пять шомполов», – и на меня головой кивнул. А Гальчевский мне сразу ка-ак даст! Ногой!

– И шомполами били? – все еще не веря Петьке, спросил я.

– А чем же еще? Конечно, шомполами!

– Где? Там же, за кулисами? – поинтересовался Куница.

– Ну вот еще… за кулисами… Просто вывели туда, за театр, где помойная яма, сняли рубашку и пять раз ударили. Вот погляди, еще знаки есть! – И Маремуха, задрав рубашку, показал нам свою спину. На его гладкой спине краснело пять неровных вздувшихся полос. Они легли почти рядышком, одна возле другой.

Куница решил проверить, не врет ли Маремуха, не нарисовал ли он эти полосы, чтобы разжалобить нас. Он послюнил палец и провел им по багровой полосе. Маремуха съежился и отскочил.

– А кто бил? – спросил я.

– Кто? Известно – Гальчевский. Марко ему приказал. Гальчевский бил, а Кулибаба и еще два скаута, я их совсем не знаю, держали. Один за руки, другой за голову. Потом я вырвался и побежал сюда, к вам… Ничего, он меня будет помнить… Я ему морду побью… Я не испугался его кастета…

– Кому морду побьешь? – спросил Куница.

– Гальчевскому… и кошевому… Марку… всем, всем побью… Ночью подслежу и буду бить…

– Да Гальчевский же тебя выпорет, как щенка. Нашелся тоже вояка! А у кошевого револьвер есть, он в тебя из револьвера пальнет. А потом, они ж твои начальники, зачем же их бить? – подтрунивая над Маремухой, сказал Куница.

– Я их не слушаюсь больше. Кто им дал право меня пороть? Я разве виноват, что яблоко само упало? Больше я к ним не пойду. Будь они прокляты со своей самостийной вместе… Поскорее бы красные возвращались…

– Ишь как запел, – отрезал Куница. – А сколько раз мы тебе говорили: подкупают петлюровцы таких, как ты, растяп своими цацками, формой да маисовой кашей. Американцы да англичане все это присылают нарочно – крупу да сахар, чтобы Петлюра здесь для них шпионов готовил, чтобы молодых хлопцев подкупал. А такие, как ты да Бобырь, словно та мышь на приманку, полезли к ним…

– Я теперь и сам понял, какие они подлецы, – огорченно протянул Маремуха.

– Понял, когда тебе ижицу шомполом прописали, – едко сказал Куница. – Мало тебе еще дали! И за компанию Бобыря жаль, что не выпороли.

Ох и вредный же Юзик, когда разозлится!

– Да оставь ты его, Юзик! – заступился я за Маремуху и сказал: – Эх, был бы ты, Петька, надежным парнем, кто знает, может, мы и приняли бы тебя в нашу компанию, дружить стали. А то не верю я тебе. Такому, как ты, даже ничего сказать нельзя. Сегодня ты с нами, а завтра к Котьке побежишь.

– Пусть меня гром убьет – не побегу! Я сердит на него, ничего вы не знаете!

Маремуха от волнения просунул в клетку пальцы. Крольчиха сразу подскочила и стала обнюхивать их.

– А шапка рыжая у тебя чья? Не Котькина разве? – строго напомнил Куница.

– Ну, это когда было… – вконец смутился Маремуха. – Мы первый год тогда жили в Старой усадьбе, моя мама понесла Котькиному отцу деньги за аренду, а Котькина мама подарила ей ту шапку. У меня ведь зимней не было. Я виноват?

– Твоя мама, Котькина мама… А вот ты Котькин подхалим – это мы все знаем. А ну поклянись, что больше не будешь с ним дружить, поклянись, что не пойдешь к скаутам, а мы тогда посмотрим, взять или не взять тебя в нашу компанию, – милостиво потребовал Куница.

– Возьмете? Да? – заерзал около клетки Маремуха. И вдруг неожиданно для нас обоих он сорвал с плеча пучок разноцветных ленточек и злобно швырнул его на землю. Ногтями он содрал с рукава скаутской гимнастерки желто-голубую нашивку и тоже бросил ее под ноги.

Он немного подумал, поглядел на землю и затем, как козел, сразу прыгнул обеими ногами на эти скаутские украшения и стал топтать их так, словно под ним были не ленты и нашивки, а настоящий, живой тарантул. Маремуха подпрыгивал, сопел от волнения и, устав, сказал торжественно:

– Вот!..

Мы молчали.

Чтобы окончательно доказать нам, что ему не жаль расставаться со своими голоногими скаутами, Петька топнул ногой еще раз и вдруг размашисто перекрестил свой живот.

– Вот крест святой, не буду дружить с Григоренко! Нужен он мне, подумаешь!

– А если ты с ним и в самом деле дружить не будешь, – сказал я, – растроганный клятвой Петьки и тем, что он растоптал скаутские цацки, – то мы возьмем тебя в Нагоряны. У меня там дядька, а у дядьки отец гостит. Мы сами, без скаутов, пойдем туда. Рыбу половим – там рыбы ой как много. И я вам Лисьи пещеры покажу. Хочешь?